Однажды утром, войдя в главную палату, она увидела на лицах больных радостные улыбки. Правду сказать, они каждый день ее ждали, но на этот раз в их взглядах было нечто таинственное. Смутившись, Элеонора пошла дальше, на ходу завязывая фартук, который сшила себе из простыни.

У кровати юноши, назвавшего ее ангелом, — он все еще лежал в госпитале: кроме контузии у него обнаружили волдырь на пятке, настолько запущенный, что началась гангрена и ему ампутировали ногу, — тайна раскрылась. Держа в руке номер «Эль Никарагуэн», он указал на заголовок, загадочно сверкая глазами.

«Ангел Фалангистов», — прочла Элеонора.

Перевернув страницу, паренек прочел вслух две колонки мелкого текста. Никто не прерывал и не перебивал его, пока он сам не умолк, закончив статью.

Последние несколько дней она столько раз бывала близка к слезам. И особенно сейчас, когда у нее возникло сильное подозрение, что за этой статьей о ее работе в госпитале есть политические причины. Может быть, это неуклюжая попытка по числу раненых в столкновениях на границе с Коста-Рикой показать, что эта страна пренебрегает предложениями мира, исходившими от республики Никарагуа. Если уж так необходимо начинать войну с республиками Центральной Америки, надо было по крайней мере показать, что происшедший конфликт не вина генерала.

Зная историю, приключившуюся с ней в этой стране, люди легко забудут об Ангеле Фалангистов и скорее запомнят ее как Ангела Полковника. Мужчины, лежащие на узких кроватях, от нечего делать наверняка строили догадки о ее отношениях с офицером, который каждый вечер или приходил сам, или посылал эскорт, сопровождавший ее по темным улицам. Для них тоже не было секретом ее положение.

Единственная услуга, что оказала ей статья в газете, касалась Жан-Поля. На следующий же день он появился в особняке. Это произошло тотчас после ухода Гранта, и она подумала, что брат, видимо, ждал, когда тот уйдет. Элеонора ничего не сказала, она была слишком рада встрече, и лицо ее светилось, когда она поднялась из-за столика в патио и побежала навстречу брату. Он прижал ее к себе, потом отстранил на вытянутую руку, зажав форменную шляпу в другой. С тех пор как она видела Жан-Поля в последний раз, тот начал отращивать бороду, что придавало ему несколько вульгарный вид, и это огорчило Элеонору. От нее не ускользнули и другие, едва заметные признаки перемен. Волосы потускнели к нуждались в стрижке, глаза еще больше ввалились, а щеки запали. Не осталось в нем и света молодости. Он ушел куда-то безвозвратно, а твердые морщины, признак возмужания, еще не заняли своего места.

— Я прочитал статью, — сказал он, глядя на нее честными карими глазами. — Сначала я рассердился… Они так обнаглели, что пишут о тебе. Ты же помнишь, как говорила бабушка, что имя настоящей леди должно появляться в печати только три раза за все время ее жизни — при рождении, замужестве и смерти. Но, поразмыслив, я посмотрел на это иначе. Я думаю, отец бы тобой гордился. Во всяком случае, это лучше, чем сидеть и ныть о невозможности помочь. Элеонора, раньше я говорил всякие глупости, потому что многого не понимал. Надеюсь, ты поверишь мне: я сожалею об этом.

— Не переживай, Жан-Поль.

— Я недооценил тебя, — продолжал он упрямо, не обращая внимания на ее слова. — И я надеюсь, сейчас лучше понимаю твои чувства.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что мое положение не так уж отличается от твоего. Я обнаружил, что, оказывается, не всегда можно правильно выбрать человека, в которого влюбляешься.

— Ты пришел из-за…

— Из-за Хуаниты, — обычным голосом сказал он.

Она уже не могла осудить женщину, о которой он говорил с таким чувством. И уж во всяком случае, не ей было одобрять или не одобрять его выбор. Как правильно тогда сказал Луис, они больше не зависели только друг от друга, они уже были два отдельных человека, каждый со своим правом на счастье и правом делать свои собственные ошибки.

— Пошли, — сказала она, взяв его за руку и ведя в тень апельсиновых деревьев. — Дай-ка я налью тебе кофе, и ты расскажешь, что с тобой происходит.

В его рассказе не было ничего необычного. В ответ на определенную сдержанность со стороны Элеоноры он больше не упомянул о Хуаните. Он рассказал ей о своем жилище недалеко от казармы, о том, как он раз или два был в патруле, пару анекдотов из армейской жизни, рассказал о недоразумениях и непонимании друг друга, поскольку люди, собравшиеся под знаменами Уокера, говорили на разных языках, из-за чего постоянно возникали трудности.

Рассказывая о похвале, полученной за меткую стрельбу, Жан-Поль вдруг сказал:

— Я рад, что я… что, когда стрелял в полковника Фаррелла, я не убил его. Я… думаю, я теперь понимаю… через что он… то есть вы оба прошли. Я надеюсь, что повзрослел с тех пор.

Но в его тоне был какой-то оттенок покровительства, и это не могло понравиться Элеоноре, однако она оценила его намерение.

— Я уверена, Грант был бы рад это услышать, — сказала она. — Может, ты захочешь как-нибудь прийти поужинать?

— Не думаю, — ответил он, поднимаясь и ставя на место пустую чашку. — Одно дело — понимать, а другое — сидеть с ним лицом к лицу за столом. Я считаю, будет лучше, если я останусь для него просто человеком из армейского списка. Но тебя я бы хотел видеть при каждом возможном случае, если ты не против…

— Как я могу быть против? — тепло спросила она.

— Ситуация, конечно, неприятная, я понимаю. И я бы не стал винить тебя, если бы ты решила, что чем реже мы будем видеться, тем лучше.

От такого самоуничижения ей стало неловко, особенно потому, что это говорил Жан-Поль, всегда такой высокомерный и гордый. Элеонора только покачала головой.

С апельсинового дерева ему на волосы упали лепестки, и она смахнула их чуть дрожащими пальцами.

Улыбка его стала натянутой, и, надевая шляпу, он произнес:

— До свидания, дорогая. — И повернувшись, быстро удалился.

Это был первый из многих последующих визитов. У него вошло в привычку появляться к утреннему кофе. А если он опаздывал, то поднимался наверх и, сидя в кресле у стола, болтал с ней, пока она приводила в порядок волосы или собиралась в госпиталь.

Иногда Жан-Поль отодвигал в сторону бумаги Гранта и завтракал с ней, поскольку вставал слишком поздно, чтобы успеть за общий армейский стол, а в таланты Хуаниты кулинария не входила. Часто ему бывало не по себе от вчерашней выпивки, и единственное, что он мог проглотить, это маленькую чашечку черного кофе, — традиционное утреннее недомогание креольского джентльмена-аристократа. Потом он провожал сестру до госпиталя, после чего возвращался к своим обязанностям.

В конце января, как и предсказывал Уокер, Вандербильд был избран президентом «Транзит Компани». В номере за 23 февраля «Эль Никарагуэн» напечатали официальное сообщение о конфискации собственности и отчеты. Менее чем через неделю президент Коста-Рики Хуан Рафаэль Мора, испугавшись, что Никарагуа может взять в свои руки контроль над дорогой и амбиций Уокера могут возрасти, объявил войну правительству авантюристов. Прошел слух о том, что Мора намерен принять командование своей армией, размещенной в Сан-Хосе, и начать наступление. Столкновения на границе участились, число раненых росло с каждым часом. К одиннадцатому марта подтвердились слухи о нападении на Никарагуа. Президент Ривас, смирившись с неизбежностью, ответил объявлением войны.